Первое открытие [К океану] - Николай Задорнов

На промысле Чумбока забывал свое горе. Стрельба, быстрые движения, опасность, борьба с волнами рассеивали и увлекали его.

— Только что это за зверь? — с презрением рассматривал Чумбока ласты убитого сивуча. — Разве это зверь? Ног у него нет, лапы ненастоящие, по земле ходить не может, только ползает...

Тыген догадывался, что Чумбока скучает по привычной охоте.

— Зима будет — на соболя с тобой пойдем. Вон видишь, за морем, с правой стороны, синеется? Это большой остров Хлаймиф[164]. Там хребты, сопки, соболей много.

Чумбока слыхал про этот остров. Это, видно, остров Сахалин. Из моря поднялись его горбатые лесистые бока; как дальнее слабое облако, видны они отсюда. Дед Падека ходил туда охотиться. Бывал там и отец.

Приехав домой и сидя у входа в юрту на песке, Чумбока чувствовал, что при упоминании об охоте горе его стало рассеиваться. Конечно, пойти бы в тайгу. А то что это за охота — гоняться за зверями в лодках по воде...

Хивгук, жена Тыгена, была сегодня особенно ласкова и угощала Чумбоку самыми вкусными кусками.

Собрались гиляки. Они сидели тесным кругом, рвали зубами куски вареного мяса и хвалили Чумбоку, говорили ему, что он бьет зверей как настоящий морской житель. Лохматый Хурх с черными, как угли, глазами обнимал Чумбоку. Хурх напился звериной крови и опьянел.

Момзгун и Тятих, два маленьких толстых гиляка, угощали Чумбоку топленым жиром.

— Переходи в наш род. Будешь рода Ньегофин, — уговаривал его Хурх.

— Нет, я лучше буду сам по себе, — отвечал Чумбока. — Я уж был в одном роде!

— Иди, не бойся! — воскликнул краснолицый Тыген. — Младшим братом мне будешь, когда я уйду, дома останешься как младший брат. Можешь по нашему закону с моей Хивгук быть как муж. Хивгук, поди сюда, — позвал Тыген жену. — Она не гилячка! Аинка! Красивая, черная! У ее отца такая большая борода, что даже смотреть было страшно, когда сватался. А айны, знаешь какой народ? Это люди с синими бородами, которые живут на Хлаймифе. А девушки у них, когда захотят еще красивей стать, черной краской губы помажут. Думают, что так красиво.

Смуглая аинка подошла к мужчинам. Муж похвалил ее и похлопал по спине.

— Вот, скорей думай да переходи в наш род, — сказал он Чумбоке. — А потом поедем на Сахалин и женим тебя на аинке или купим тебе японку. Японки — самые красивые.

— А если не хочешь — гонять будем к чертям с нашего острова! — вдруг заревел Хурх.

Другие гиляки заступились за Чумбоку, упрекая буяна, что он поступает недостойно.

— Почему в нашу семью войти не хочешь? — ласково улыбаясь, спросила Хивгук. — Ай, ай, наверно, боишься старшего брата? Когда он на охоту уйдет?

Услыхав такую шутку, сказанную женщиной, гиляки захохотали.

Стемнело. Море почернело у берегов, но оставалось блестящим и прозрачным у далекого горизонта.

Тыген жил в песке, в яме, крытой жердями. Если смотреть, сидя на песке, то угол крыши его юрты поднимается выше самой дальней полосы моря, выше светлого горизонта. Чумбока полез в яму вслед за хозяином. Он улегся, закрылся с головой шкурой, притих и долго еще думал о погибшей своей жене Одаке. Потом он захрапел.

— Как парень устал! — удивился Тыген.

— И за что только его из рода выгнали? — прошептала Хивгук мужу. — Такой хороший, смирный.

Глава сороковая

КИТОБОИ

Гиляки решили хорошенько позабавить Чумбоку и стали готовиться к празднику медведя.

— Что он в клетке сидит! Давайте съедим его...

Еще весной они ездили на большой лодке вверх по Мангму и купили в деревне Вайда молодого зверя. Медведя кормили рыбой. Он разъелся, стал тучен, ходил, тяжело переваливаясь с лапы на лапу.

Весь род Ньегофин съехался на Удд в день праздника. Медведя разукрасили цветными тряпками и лентами.

— Мы хотели этого зверя зимой съесть! Сильно раскормить хотели, — рассказывал Чумбоке страшный Хурх. — Но, знаешь, лучше сейчас съесть...

...Длинная вереница парней и девок с приплясом бегала по острову. Гиляки гуськом, держась друг за друга, обегали вокруг медведя. Бил бубен. Приезжий с Коля шаман рода Ньегофин вытанцовывал, выступая в одиночку, и движениями бубна показывал, что надо делать.

Пляски, крики и пьянство продолжались до вечера.

На другой день медведя на цепи водили по острову и заставляли танцевать. Ему молились, кланялись и в то же время в морду зверя совали березовую дубину, чтобы он вставал на дыбы. Медведь ярился. Веревками тянули медведя то вправо, то влево, как бы норовя разорвать на части. Зверь противился, упирался, но огромная ватага гиляков заставляла его идти за собой. Молодые гиляка вскакивали на медведя верхом и хватали его за уши.

Под вечер медведь смирился и покорно следовал за шаманом. Когда пляски закончились и медведя привязали к клетке, он устало сел на задние лапы и, вскинув морду, жалобно заревел, и рев его был не такой, как, бывало, слышал Чумбока в тайге, а хныкающий, обидчивый.

«Как сильно досадили ему гиляки, совсем измучили. Даже медведь заплакал», — подумал Чумбока, и ему стало жаль медведя. Так любил Чумбока медведей! Какие сказки слышал про них в детстве!

Каждый день гиляки выдумывали все новые и новые забавы с медведем, и Чумбока в душе обижался за зверя. «Это не молитва, а издевательство, — думал он, выплясывая на песке вместе с гиляками. — Лучше сразу убить и съесть. Да хорошенько помолиться, чтобы не сердился на нас да приходил бы еще...»

Толпа пьяных гиляков и гилячек разбилась на несколько рядов. В обнимку, спиною к морю, танцевали они и тащили за собой медведя — то вправо, то влево. Весь берег пестрел яркими лохмотьями.

— Сейчас убивать будут медведя, — сказал Хурх.

Зверя тянули за цепь и за веревку, дергали его за кольцо в носу. Зверь ревел от боли. Кольцо кровавило ему ноздри. Чумбока чувствовал, что опьяневшая толпа ждет, когда шаман нанесет смертельный удар.

— Еще дерни хорошенько! Еще палкой в морду ткни! — орали гиляки.

— На дыбы подымай!

Шаман натянул лук, но не стал стрелять, а, что-то воскликнув, опустил его. Так он должен был сделать до трех раз.

Вдруг раздались испуганные крики. Женщины дико завыли и, хватая детей, разбежались. Чумбока с недоумением заметил, что все гиляки в ужасе.

Громыхнул выстрел такой силы, какого Чумбока еще никогда не слыхал. Дрогнул воздух, и казалось, что дрогнула и земля. Чумбока остолбенел... Ему словно перетряхнуло душу и чуть не вышибло глаза.

«Гром!» — подумал он и невольно оглянулся.

Из-за мыса вышло огромное судно с тремя мачтами и со множеством парусов. Оно шло совсем близко, под самым берегом. Эти три мачты походили на летающих белых чертей.

— Американ! — вдруг заорал Хурх.

— Американ!.. — кричали вокруг.

Все гиляки бросились врассыпную.

«Американ, — подумал Чумбока. — Никогда не видал, что за американ, только слышать приходилось...»

— Боб, еще раз! — говорил Хэндли, шкипер английского китобоя. — Они опять собираются, разгоните их! А то ватага такая, что нельзя высаживаться!

Боб запалил фитиль.

— Шлюпку к спуску! — скомандовал Хэндли.

Матросы быстро кинулись к боканцам[165]. Гиляки с косы увидели, как пламя и густое облако дыма вырвались из борта. Громыхнул пушечный выстрел.

Гилячки уносили детей и имущество. Мужчины кидались к лодкам и волоком с морской стороны спешили перетащить их в залив.

Медведь, гремя цепью по песку, с ревом убегал на край острова.

От судна отвалили шлюпки. Среди людей, ехавших к берегу, Чумбока увидел черные лица. «Негры! — подумал он. — Куда теперь деваться?»

Пока Тыген и Чумбока перетаскивали лодку, шлюпка китобоев подошла к пескам. Громадный матрос с белокурой кудрявой головой выскочил из нее и побежал по косе с ружьем в руках. Другой, в берете, дико засвистел.

На косе прозвучал выстрел. В руках белого матроса задымилось ружье. На песке лежал мертвый медведь. Матросы хватали женщин, отбивая прочь от их подолов плачущих детей.

Чумбока понял — началась охота на женщин. Он видел, как негр поймал гилячку и потянул ее за собой. Она забилась в ужасе. Время от времени он ударял ее и тянул за руки по гальке. Чумбока схватил увесистую корягу из тех белых сухих стволов стелющегося кедра, что мертвеют от жгучих охотских ветров. Подбежав к матросу, он ударил его звонко, во всю длину сучковатой коряги, по спине.

Но матрос не бросил женщину и не стал драться, как сделал бы всякий другой на его месте. Он лишь быстрее поволок гилячку. «Видно, парень не гордый», — подумал Чумбока и хватил еще раз. Матрос тащил гилячку, а Чумбока бил его до тех пор, пока не подбежал другой матрос. Тогда негр отдал ему гилячку, а сам кинулся на Чумбоку.

Матросы тащили женщин к шлюпкам. Они свистели и кричали, разгоняя гиляков. Хурх, сдвинув черные лохмы бровей, пытался сопротивляться. Рослый моряк в берете выхватил пистолет. Гиляк упал, получив удар в висок.